Столько книг написано о Пушкине, что нужно обладать изрядной дерзостью, чтобы решиться написать ещё одну. Будет ли она интересна читателю или он решит, что ему стотысячный раз пересказывают одно и то же?
      Книга Николая Соляника «Ай да Пушкин…» вышла в московском издательстве «Спутник+» в 2016 году. Читатель вместе с рассказчиком, который также является действующим лицом, может подробно проследить два месяца из жизни Пушкина, с того момента, как в начале сентября 1826 года заканчивается двухлетняя ссылка поэта в Михайловском, до начала ноября того же года, когда Пушкин, уже по собственной воле, возвращается в Михайловское.
      Можно было бы принять форму этой книги за дневник путешественника. В пользу такого определения говорит маршрут рассказчика, отчасти повторяющий маршрут Пушкина: Михайловское и Тригорское – Псков – Москва. Однако против такого определения жанра свидетельствует большое количество биографического материала, который подаётся то как воспоминания самого Пушкина или его собеседников, то как информация от рассказчика. К слову, рассказчик во второй и третьей частях книги присутствует заметно меньше, зато Пушкин становится не просто нашим всем, а ещё и нашим всегда.
      Аудиенция с Николаем I проходит как будто бы в XXI веке, что подчёркивается выбором лексики: «инаугурация», «губернатор по первой линии», «в школьной программе твои сочинения». С Павлом Нащокиным Пушкин пьёт текилу в самом обычном московском баре, обсуждая средства, которыми пользуются женщины для охмурения мужчин: крашеные волосы, макияж, наклеенные ресницы, увеличение груди. Пушкин посещает Литературный институт, где ему предлагают вступить в Союз писателей. Со студенткой Машей идёт в книжный магазин, где рассматривает ассортимент, в том числе собственные «и двухтомники, и трёхтомники, и подарочные издания». Да и просто дивится на Москву, как это делает любой турист. Диалог с Соболевским:
      «– Но сколько же красивых женщин!
      – Это да.
      – Наглые, полуголые.
      Соболевский с недоумением взглянул на него.
      – Это в наши времена, – продолжал Пушкин, – женщина была завёрнута в одежды, словно в кокон.
      – В наши времена? Пушкин, ты откуда?
      – Я же говорю тебе: с Тверской. Короткие – дух захватывает – юбки, платьица. Ножки – навылет. И, знаешь, довольно много стройненьких. Похоже, я сильно заблуждался…»
      Действие происходит не просто во времени – в разных временах. Но ощущения калейдоскопа у меня не возникло. Наоборот, эта вольная форма подчеркнула достоинства текста. Решиться на такое изложение можно только в том случае, если поездка по пушкинским местам вдохновила на писательский подвиг и придала ту самую изрядную дерзость, о которой я заикнулась в начале моего читательского отзыва.
      Я нисколько не претендую на полный анализ текста. Хочу в двух словах сказать, что удивило лично меня в ещё одной прочитанной биографии Пушкина. Во-первых, образ Прасковьи Александровны Осиповой, по первому браку – Вульф, урождённой Вындомской – соседки Пушкина по имению. Конечно, все мы знаем историю этого соседства. Я тоже была и в Михайловском, и в Тригорском несколько лет назад. Но именно после книги Николая Соляника мне предстал образ Прасковьи Александровны во всей полноте.
      Пушкин в раздражении описал её так: «…В качестве единственного развлечения часто вижусь с одной старушкой-соседкой и слушаю её патриархальные разговоры». Эта женщина сорока четырёх лет от роду, которую Пушкин считает старушкой, родила семерых детей (выжило пятеро) в первом браке и двух во втором, также воспитывала падчерицу Александру Осипову. Прасковье Александровне мы обязаны тем, что поэт не сошёл с ума от одиночества в двухлетней ссылке.
      А ведь Пушкин – опасный сосед. Старшая дочь Прасковьи Александровны Анна безответно влюблена и отправлена матерью от греха подальше в имение Малинники (тоже своего рода ссылка). Но Пушкина продолжают с радостью принимать в доме. Младшей – Евпраксии, или Зизи, как её звали домашние,– шестнадцать, о ней почему-то не беспокоились. Может быть, и правда считали ещё ребёнком, как это следует из текста. Хотя именно этот ребёнок варил жжёнку и называл Пушкина Сашей. А может быть, именно открытость защищала Зизи от искушения оказаться в центре интриги.
      Зизи под своим домашним именем упоминается в «Евгении Онегине». Она считается прототипом Ольги Лариной.
      Александру Осипову дома называли Алиной. Ей в 1826 году исполнилось двадцать, их отношения с Пушкиным могли бы остаться для всех тайной, если бы не всем известные строки:
      Алина! Сжальтесь надо мною.
      Не смею требовать любви:
      Быть может, за грехи мои,
      Мой ангел, я любви не стою!
      Но притворитесь! Этот взгляд
      Всё может выразить так чудно!
      Ах, обмануть меня не трудно!..
      Я сам обманываться рад!
      Годом ранее, летом 1825-го, в Тригорское приезжала Анна Керн (племянница первого мужа Прасковьи Александровны – Николая Ивановича Вульфа), сбежавшая от старого мужа-генерала. Вот когда страсти бушевали с максимальной силой! Не нужно обладать буйной фантазией, чтобы представить то напряжение, которое создал приезд Керн в Тригорское.
      Между Пушкиным и Алексеем Вульфом возникло соперничество за внимание красивой женщины. Вульф был одного возраста с Алиной и моложе Пушкина на шесть лет. Анна Петровна – ровесницей Пушкина.Её выдали замуж в семнадцать, за старика. Во время визита в Тригорское репутация её уже была подмочена. Пушкин и Вульф знали о любовниках Керн, потому их внимание к ней должно было усиливаться иллюзией доступности.
      Не знаю, можно ли считать Алексея Вульфа удачливее Пушкина из-за того, что его роман с Керн продлился аж четыре года. Ревность Пушкина к Вульфу описана весьма остроумно: «А Вульф оказался ловким ловеласом. Мало того, влюбил в себя пылкую Алину, охмурил генеральшу Керн. И даже последовал за ней в Ригу. А кто, скажите, учитель? Не я ли долгими вечерами посвящал его в науку страсти нежной, живописуя свои кишинёвские и одесские похождения? Что же теперь, подарить ему книжку стихов и по примеру Жуковского подписать: "Победителю ученику от побеждённого учителя?" Нет уж…» И рядом подтверждение из письма Пушкина Керн: «Почему его имя три раза на конце вашего пера в письмах ко мне?» Алексей Вульф не только на практике преуспел в делах амурных, с 1825 по 1842 год он описывал в дневниках «любовный быт пушкинской эпохи». И вместе с тем никогда не был женат. А может быть, одно из другого и последовало.
      Вторым открытием для меня стал симпатичный образ Сергея Александровича Соболевского. Когда вспоминают друзей Пушкина, обычно звучат имена Кюхельбекера, Пущина, Дельвига. Возможно, называют и Соболевского. Но это имя как будто невидимое. По крайней мере, так было у меня до книги Николая Соляника. В Москве Пушкин останавливается в доме Соболевского. Именно по просьбе Соболевского Пушкин позирует Тропинину. Этот портрет мы хорошо знаем, хранится он во Всероссийском музее Пушкина.
      Оказывается, у портрета интересная судьба. Когда Соболевский надолго уехал за границу, оставил портрет на сохранение друзьям, а вернувшись, обнаружил в раме копию. По его словам, копию он «выбросил в окно». Оригинальный портрет был найден и выкуплен в 1850-х годах в антикварной лавке, и только в 1909 году наследники покупателя передали его в Третьяковку.
      Ещё один отрывок из фантасмагорических диалогов с Соболевским:
      «– Потом пошёл к своему памятнику.
      – Пушкин, очнись! Я здесь.
      – Должен сказать, памятник весьма удачный. <…> Спокойное, слегка задумчивое лицо. Поговорил с ним.
      – С кем?
      – С памятником…»
      Книгу «Ай да Пушкин…» читать легко и интересно, потому что Пушкин в ней не памятник, а собеседник памятника. А то, что она рождает желание подробнее узнать биографию не только Пушкина, но и его соседей, друзей и недругов, говорит о том, что и форма, и стиль изложения не дадут книге затеряться в безразмерной пушкиниане. Могу только поздравить Николая Соляника с прекрасным воплощением его сложного замысла.

Галина Бурденко